Красная перчатка - Страница 3

— Ой, — говорит он смущенно. — Это, наверное, не тот номер. Я думал…

А потом приглядывается ко мне, замечает окровавленные джинсы и ссадину на руке, маму, которая сидит на кровати. До него доходит. Лицо коротышки перекашивается от гнева.

— Ты меня подставил. Она меня подставила.

Он произносит это «она» с такой интонацией… Да, я хорошо понимаю, что именно Клайд о нас думает.

Пытаюсь что-то объяснить, но Остин замахивается. Вижу его руку, но двигаюсь слишком медленно и неуклюже и не успеваю увернуться. С жутким глухим звуком бутылка ударяет мне в висок.

Падаю на ковер. Голова кружится и гудит. Накатывает тошнота. Да уж, я его хорошо понимаю, и вот мне за это награда. Перекатываюсь на спину, он снова заносит руку для удара.

Взвизгнув, мама вцепляется ногтями ему в щеку.

Бывший поклонник в бешенстве разворачивается и толкает ее локтем. Мать отлетает и падает прямо на стол. Зеркало трескается, и осколки разлетаются в разные стороны, как сияющее конфетти.

Протягиваю руку. На мне сейчас нет перчаток. Я могу остановить его одним прикосновением.

Превратить в таракана.

В грязную вонючую лужу.

Как же мне хочется это сделать.

Но Клайд почему-то замер и недоуменно оглядывается по сторонам, будто не понимает, где очутился.

— Шандра? — тихо говорит он. — Прости меня. Я тебя ударил?

— Ничего страшного, — произносит мама успокаивающим тоном, потом медленно встает и морщится. На губах у нее кровь. — Ты просто хотел зайти и угостить меня виски, так? Увидел сына и, наверное, принял его за кого-то другого.

— Наверное. Мы же друг другу явно понравились, вот я и решил — зачем ждать до завтра? А потом… Но он правда похож на того грабителя, ты же сама видишь.

Мама — мастер эмоций. Она не может изменить его воспоминания, Баррон бы смог, но его здесь нет. Зато мама может дотронуться до Клайда Остина и вызвать такую симпатию к себе, что он ей поверит. Поверит каждому слову и усомнится в очевидных вещах. Даже настолько очевидных.

Меня захлестывает волна головокружения.

— Все верно, детка. Действительно, немного похож. Это была просто ошибка. Я тебя провожу.

Мать гладит Клайда по щеке. Тут кто угодно бы отшатнулся — на ней ведь нет перчаток, но он не обращает внимания на ее голые руки и покорно позволяет себя увести.

— Прости, мне так жаль. Даже не знаю, что на меня нашло.

— Разумеется. Я тебя прощаю, но мы вряд ли увидимся завтра вечером. Ты ведь все понимаешь?

Клайд краснеет от стыда.

— Конечно.

У меня перед глазами все плывет. Мать говорит еще что-то нежным голосом, вот только обращается она не ко мне.

Из гостиницы мы уезжаем на следующее утро. От солнечного света в висках бешено пульсирует кровь, по лбу стекает противный липкий пот — так всегда потеешь, когда болен. От малейшего движения перед глазами все кружится, словно я очутился на американских горках. Ждем, пока швейцар пригонит машину, я роюсь в рюкзаке в поисках темных очков и стараюсь лишний раз не оглядываться на синяк на мамином плече.

Сказала, что мы уезжаем, и с тех пор не произнесла больше ни слова. Молча собрали вещи и так же молча спустились на лифте в фойе. Ясное дело, мама в бешенстве.

Но мне не до того — слишком уж паршиво себя чувствую.

Наконец к отелю подъезжает мой старенький заржавленный «Мерседес». Мать что-то вручает швейцару, берет у него ключи, а я забираюсь на пассажирское сиденье, которое так нагрелось, что обжигает ноги даже сквозь джинсы.

Как только мы отъезжаем от тротуара, она принимается вопить:

— Зачем ты открыл дверь? Почему не посмотрел в глазок? Не спросил, кто это?

Так громко, что я вздрагиваю от боли.

— Кассель, ты что, совсем дурачок? Я тебя разве этому учила?

Правильно. Я поступил опрометчиво. Глупо. Сделался чересчур беззаботным в своей частной школе. Именно такие грубые ошибки и свойственны любителям, приличные мошенники их не совершают. К тому же мама под влиянием отдачи и поэтому эмоционально неуравновешенна. Она и обычно-то не очень уравновешенна, а из-за колдовства получается еще хуже. Колдовство в сочетании с яростью — тут ничего нельзя поделать, надо просто переждать.

В детстве такое случалось частенько, но мать долго пробыла в тюрьме, и я успел забыть, как сильно она может разойтись.

— Совсем дурачок? — Она переходит на визг. — Отвечай!

— Останови машину. — Я прислоняюсь лбом к оконному стеклу и закрываю глаза. — Пожалуйста, останови машину. И извини меня, я не хотел.

— Черта с два. — Теперь в ее голосе слышатся злоба и уверенность. — Таких идиотов не бывает. Ты это специально! Хотел, чтобы у меня ничего не вышло.

— Да брось. Просто не подумал. Мне правда жаль. Послушай, это же я в результате схлопотал шишку. Ну и что, ну пришлось нам уехать из Атлантик-Сити — через неделю уехали бы в любом случае, мне ведь надо в школу.

— Ты это специально, из-за Лилы. — Мама смотрит на дорогу, глаза сверкают от гнева. — Все еще на меня злишься.

Лила. Мой лучший друг. Я думал, что убил ее.

— Не собираюсь ее обсуждать. Во всяком случае, не с тобой, — огрызаюсь я.

Вспоминаю выразительную улыбку Лилы. Вспоминаю, как она лежала на кровати и тянулась ко мне.

Одним прикосновением мама заставила Лилу меня полюбить. И тем самым отняла ее у меня навсегда.

— Наступила на больную мозоль? — В ее голосе злобная радость. — Удивительно, ты и правда думал, что приглянулся дочери Захарова.

— Замолчи.

— Дурачок, простофиля, она тебя использовала. Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего происшедшего. Ты бы напоминал ей о Барроне и о пережитом унижении, только и всего.